…Тaк вaжнo пoнимaть, кудa вeтeр дуeт в тoй или инoй стрaнe — пo кaким зaкoнaм рaзвивaeтся музыкa в тoй жe Итaлии. Лeви-Минци учился кoгдa-тo в мoскoвскoй кoнсeрвaтoрии у вeликoгo пeдaгoгa и пиaнистa Влaдимирa Нaтaнсoнa. Инoгдa зaeзжaeт в Рoссию с кoнцeртaми. Прeпoдaeт в Милaнe, дa и пo всeй Eврoпe. Дaлeкo уж нe мaльчик, нo пo двa чaсa в дeнь зaнимaeтся пo свoeй систeмe нa фoртeпиaнo (или кaк в Итaлии гoвoрят — пиaнoфoртe), o чeм никтo нe знaeт, крoмe жeны-филиппинки, этo сугубo личный, тaкoй монашеский, сокровенный свод правил… он не лезет за словом в карман, говорит без утайки: роль высокой музыки в его стране — это боль, иногда переходящая в отчаяние.
«У власти спросишь — где деньги на музыку?»
— Карло, вот вы — ого-го — профессор аж миланской консерватории: живые глаза у студентов?
— Студенты? Студенты здесь очень слабые. И думают только об одном: нет перспектив. Поэтому не очень хорошо учатся. Знают, что уровень низкий… и это начиналось еще с того момента, когда я сам окончил это заведение и получил, как лучший из лучших, распределение на стажировку в Штаты и в Советский Союз. И вот я, двадцатилетний, приезжаю в Москву, а мой профессор Натансон говорит: «И это лучший в миланской консерватории?! О, мой бог!». А сейчас — еще хуже. Вот у нас — 240 профессоров, и только 10-15% из них знают еще какой-то язык, кроме итальянского. Мало кто знает даже английский!
— То есть мало кто учился за границей?
— Конечно! Ничего не знают о мире вокруг!
— Да, но Италия, простите, столица музыки на все времена, целая вселенная…
— О чем вы говорите? 150 лет назад — да, но не теперь.
— Но, может, в Италии шикарный любительский уровень? Все собираются в кружки, музицируют…
— Не больше, чем везде. Люди не ходят по концертам. Серьезная проблема. Большой кризис. Вон, я только недавно играл у вас, в Нальчике с моим русским другом пианистом Виктором Ямпольским, маленький город, столица Кабардино-Балкарии. Зал полон был! Причем, сплошная молодежь. В Италии этого не бывает.
— Но музыка живет в каждом человеке, куда эта потребность трансформировалась?
— Молодежь идет на рок- и поп-, туда. Или на шоуменов от классики, вроде Ланг Ланга. На нормальных концертах их не бывает. У нас в консерваторском зале 1500 мест, он почти никогда не наполняется. Если пол-зала — уже большой успех.
— Но, наверное, людям надо как-то объяснять, что Бах — это круто и современно.
— Надо, но денег не хватает, поэтому музыкальное образование в школах и училищах очень плохое. В обычных школах вообще нет музыки. Кого мы растим? Это государственная проблема: у власти спросишь — где деньги на музыку? Нет денег, отвечают. К несчастью, я не жил 150 лет назад, когда искусства шикарно поощрялись. Ну да, тогда не было телевидения и интернета… куда еще было идти, кроме концерта.
— А упадок — в каждой музыкальной специальности? А духовики? А вокалисты?
— С духовыми ситуация лучше, но фортепиано и струнные очень слабые. Это всё политика. Потому что они не хотят приглашать сильных русских профессоров, русские музыканты не могут преподавать в Италии. Только европейцы. И то европейцам разрешили недавно, раньше можно было только итальянцам.
— То есть итальянцы дают своим преференции, но в этом и проигрывают?
— Да, прежде был такой закон: сохраняли рынок для своих. А Германия, скажем, всегда была для всех открыта. Потом мы вступили в Евросоюз, приняли общие правила, но всё равно у нас всего 2-3 профессора из Европы: здесь мало платят, пол-зарплаты от Германии. Немцы не хотят сюда приезжать.
— А музыканту сложно устроиться на работу?
— Очень! Оркестров гораздо меньше стало. У радио и телевидения было четыре оркестра, а нынче только один в Турине. Другие закрыли. Но даже в «стабильных коллективах» люди сидят на контракте: им, например, не платят в летние месяцы, не сезон. Только за реальные выступления. Поэтому музыканты работают, кем могут. Идут преподавать в провинциальные школы, а там зарплата вообще мизерная. Может, когда-нибудь будет лучше, но в Италии всё бывает очень поздно.
— Сами студенты желают учиться или у них сбиты все мотивации?
— Не очень хорошо себя чувствуют, пессимистично, не видят будущего. Самые лучшие из них — эмигрируют. Я своих ребят рекомендую коллегам по всему миру — в Германию, в Швейцарию, в Англию. Многие уезжают. Конечно, в Германии лучше образование. Не везде, но в целом там уровень очень высокий.
— Но Ла Скала все-таки готовит певческие кадры высокого уровня?
— Это другое дело: там есть школа для вокалистов и школа для оркестра. Но там ты учишь оркестр, а не инструмент. Есть у нас и частные школы, скажем, одна под городом Болонья, где как раз работают русские профессора. Эти школы очень дорогие. Они учат ребят и гарантируют им успех на конкурсах. Чем эти конкурсы и губят, большая мафия. Да, если платишь — может быть, получишь первую премию на каком-то конкурсе, но это не гарантирует тебе карьеры! И эти примеры у нас перед глазами. Все знают, что конкурсы сегодня — это коррупция. Поэтому лауреаты не имеют такого авторитета, как прежде. А студенты еще юные — дураки, они не понимают, что первое место ровно ничего не значит. В каждом конкурсе сегодня есть скандал.
— То есть превращение музыки в спорт?
— Да даже не в спорт, это не то. В частный бизнес. И карьеры это не гарантирует, потому что никто уже не верит, все знают — этот победил, потому что за ним вот эта персона стоит и так далее. Ценность утрачена.
«Рынку не нужны художники, а нужны звезды-однодневки»
— Вот у нас проходит конкурс Чайковского. Выигрывают молодые ребята. Они обаятельные, нравятся публике, сладкие мальчики. Организаторы конкурса начинают возить их по всему миру, как Гергиев возил Трифонова, делать из них звезд… Но мне не очень интересно, что пианист делает в 20 лет, мне интересно его взросление, не хочу звездности, хочется зрелого пианизма…
— А через десять лет многие из них сходят с дистанции. Однодневки. Трифонов хорошо играет, но поверьте: многие, очень многие пианисты хорошо играют. Но все эти победители работают пять, максимум, десять лет, а потом приходит другой герой. Фабрика. Чтобы дать дорогу новой звезде, старая должна уйти.
— Но ведь интересен рост, именно рост художника! Как он развивается, как он трансформируется!
— На конкурсах вам не выберут художника. Художники очень опасны. Они будут долго жить в профессии. Выбирают совсем иных. Вопрос — почему выбрали Трифонова, я для примера говорю, или кого-то иного? Потому что знают, что они не будут жить долго как пианисты. Это проблема, что рынок не выпускает художников. Плетнев — художник, хотя он мало играет как пианист. К тому же у него была большая проблема несколько лет назад: скандал в Таиланде.
— Причем, из русской Википедии этот факт подтерли, а в английской версии одной строчкой осталось.
— Википедия — тоже бизнес, ничего удивительного… но интернет в целом, по счастью, контролировать невозможно. Интернет — это демократия, там можно тебе самому продавать свои записи. Проблема в другом: рынок переполнен, там реальная конкуренция, жесткая. Но это лучше, чем ничего.
— Я возвращаюсь к больному: для музыки-то плохо, если не вырастают зрелые мастера, зрелые художники… когда мастер от 25-летнего, как вино, должен настояться до 55-летнего.
— Это мир. Жизненный роман. Поэтому сегодня художник тоже должен быть сам себе бизнесменом. Так было раньше, ничего нового. И Шопен, и Лист были, своего рода, бизнесменами. Они арендовали зад, вешали афиши, делали концерт, — сами всё организовывали! Ничего нового. У Моцарта не было постоянной работы, он должен был всё время писать музыку, играть, дирижировать симфонии и концерты. Сам всё делал, работал как волчок. И также Бетховен. Сейчас новый вектор в развитии — это стриминг. Прямая трансляции с концерта на весь мир. По сути, это отказ от традиционной концертной практики.
— Это то, о чем все сейчас говорят в кинематографе: технологии стриминга делают кинотеатры ненужными, они вымрут…
— Совершенно верно. И концерты скоро можно будет смотреть дома живьем, а это иная система взаимодействия артиста с публикой, это новый рынок, пока никем не захваченный. Трудно сказать, как будет. Но очевидно, что люди больше не любят ходить на концерт.
— Ну да, они, если говорить о Европе, будут ехать на велосипеде из пункта А в пункт Б и слушать в наушниках концерт live.
— Почему нет? А главное, люди в провинции, далеко от культурных центров, могут смотреть через носители живой концерт. Уровень качества передачи пока хуже, чем на живом концерте, но прогресс идет вперед. Может быть и обратная вещь: концерт в плохом зале может быть посредством качественной техники передан в лучшем качестве. К тому же, это позволяет музыкантам играть прямо из дома, безо всякой аренды залов. Например, последние записи старого Горовица шли у него дома в Нью-Йорке, и если бы тогда были такие технологии — все бы это услышали.
— Так что же, ничего страшного, если концертные практики будут на наших глазах меняться?
— Это жизнь. Не роман. Жизнь есть жизнь. В России у вас пока все активно ходят на концерты, нет такой проблемы…
— Ну в России другой фетиш: вот я схожу на концерт такого-то, всем расскажу об этом, поделюсь в соцсетях, это часто такой момент самоидентификации в социуме, а не любовь к высокому.
— Но все равно это хорошо. Поверьте. Самое страшное — пустые залы.
«Мы платим тем, что люди перестали ходить на концерты»
— А как в Италии с современной музыкой, которая здесь и сейчас пишется?
— Это большой бизнес здесь.
— Да неужели? Обычно авангард особо не в почете…
— У них есть и государственная, и частная поддержка. Там есть рынок. Маленький, но есть. Есть много фестивалей в провинции, да и здесь в Милане. Это даже удивительно.
— То есть люди жить не могут, рвутся на современную музыку?
— Люди? Люди никого не интересуют. Это неважно, сколько людей придет на концерт. Они не конкурируют с классическим репертуаром, они существуют в отдельном пространстве, практически, как отдельный жанр искусства. Своя жизнь. Свои деньги.
— Вот что мне бросилось в глаза — я езжу по Италии и вижу, где проходят концерты: то в частном палаццо, то в каком-то спортивном зале, то у кого-то на вилле. Туда стягиваются местные жители. И нигде нет своих роялей, зато распространены фирмы, выдающие инструмент на вечер. Десять минут занимает разгрузка…
— Да, это говорит о частых концертах в маленьких небольших точках. Дешевле арендовать рояль, чем владеть им. Даже к нам, в консерваторию привозят такие рояли, потому что дешевле заплатить фирме, чем платить консерватории. То, о чем вы говорите — это маленькая, рукотворная концертная жизнь по стране, когда люди приходят послушать твою игру бесплатно. Бесплатно. Это делают энтузиасты-музыканты сами, находя какие-то деньги. А вот большая концертная жизнь — огромные залы, конкурсы, звездные имена лауреатов, — это все связано с крупным бизнесом, с крупными мафиози. Это два разных пласта. И публика начинает терять интерес к крупной музыкальной жизни, потому что чувствует, что ее (публику) никто и в расчет не принимает: одинаковые солисты, одинаковый уровень… Это фабрика. Ширпотреб. Один гамбургер, потом через четыре года новый конкурс — новый гамбургер. А вот маленькие фестивальчики, где музыканты играют, часто, бесплатно, — это и есть живые ростки.
— Вот в России до революции музыканты или актеры не считались ни разу какими-то особенными людьми. Часто к ним было весьма пренебрежительное отношение. А сейчас другая крайность — заведомый пиетет как «к деятелям культуры»… В Италии сейчас уважают художника, музыканта?
— Мы приближаемся к тому, что музыканты снова воспринимаются как официанты. Сейчас музыка и культура в целом вообще не важны. Сейчас рынок, деньги! Мы — никто! После Второй мировой войны было очень интересно: все разбилось, и нужно было отстраивать заново мир, было место для всех. Но сейчас это закончилось. Даже не сейчас, а уже к концу 70-х годов XX века.
— Италия подарила миру величайшую музыку…
— Вот именно, что «подарила». Всё в прошлом. Сейчас еще есть хорошие музыканты, но они не могут работать.
— Поллини еще играет?
— Да, ему 75 лет, у него будут гастроли в США. Играет мало, но играет. Но и кроме Поллини была масса других музыкантов, не хуже. Даже лучше, чем Поллини. Но они не могли пробиться, потому что мафия решила, что должен быть Поллини.
— А покойный дирижер Аббадо?
— Он хороший организатор, но он не оригинальный музыкант, он все копировал. Его брат был директором нашей консерватории 25 лет. Это был ужасный директор.
— Но для мира Поллини и Аббадо — это имена…
— Конечно, и в Италии все считают, что они большие музыканты, потому что так НУЖНО говорить, чтобы жить в Италии. А меня это не интересует, потому что я работаю за границей. Для меня это не проблема. Эти музыканты привили плохой вкус людям. И теперь люди ориентируются на этот плохой вкус, это стало стандартом. Мы сейчас платим за это. За эту дезинформацию. Люди перестали ходить на концерты. Перестали петь песни в семьях. Вон, у меня двое детей, они выросли со мной — пианистом, в музыкальной среде. Но они не знают ничего о музыке, а если поют, то поп-музыку…
— Она им ближе, что делать.
— В таком мире мы живем. Глобализация. Старые смыслы отмирают, новые… новые еще предстоит нам понять.
